Б.Тищенко. «Бег времени» [2-е из цикла «Бег времени» на стихи Ахматовой] “Что войны, что чума...“ Сопрано В. Джиоева

Камерный оркестр Новосибирской филармонии. Дирижёр: А.Шахмаметьев. Ученик Шостаковича петербургский композитор Б.Тищенко (1939-2010). Вокальный цикл для сопрано и струнного оркестра, () Стихотворение 1961 г., давшее название циклу, идёт в нём 2-й частью: __ “«Бег времени» — 3-е произведение Тищенко на стихи Ахматовой. Впервые композитор обратился к ним в 66 г. («Реквием»). В 86-м Симфония №6 для сопрано, меццо-сопрано и большого симфонического оркестра, где в основу второй части положено стихотворение «Эхо» (1960). Уже в «Реквиеме» отразилось не только стремление Тищенко воплотить высокий трагедийный дух и смысловую глубину поэзии Ахматовой, но и сложную драматическую судьбу поэтессы“. _ Тищенко: “С Ахматовой я встречался всего три раза. Первый раз меня повёз туда Бродский. У неё в Репино или в Комарово была дачка, выделенная ей. Вот туда он меня повёз и сказал: «Сейчас ты увидишь чудо!» И действительно, я был потрясён совершенно…“ () Аннинский: “...каждый раз, когда чумная, черная полоса жизни (и истории) остается позади, — из-под внешнего просветления опять показывается бездонь, которой нет ни имени, ни объяснения, ни причины, а только ужас, приходящий, как и все, ниоткуда: Что войны, что чума? — конец им виден скорый, Им приговор почти произнесен. Но кто нас защитит от ужаса, который Был бегом времени когда-то наречен? При всей библейской утяжеленности, «бег времени» как всеразрешающий символ — легковат и плохо выдерживает гигантскую нагрузку, которая на него падает. Это выражение слишком похоже на аналогичные метафоры, залоснившиеся от частого употребления в официальной советской словесности: «веление времени», «в долгу перед временем» и т. д. Даже книгу свою так назвав, Ахматова не может переломить инерции. Но ощущение слабого звена потому и возникает в ее стихе, что это звено пытается удержать цепь запредельной тяжести, и давление на него огромно. Есть «что-то» превыше всех земных горестей и радостей, глубже всякого горя, страшней всякого глада и мора, таинственней всякого имени. Сама жизнь — лишь скоротечное гостевание на этом фоне, лишь «привычка». Оглядываясь на прожитое, Ахматова оплакивает даже не страдания, из которых оно составилось, она оплакивает невозможность понять: за что? За что были «на горе себе рождены»? Зачем пришла «плодоносная осень» после растоптанной весны? Посреди плодоносной осени она мысленно воскрешает свое поколение, перебирает воспоминания, шевелит далекие тени, вновь погружаясь в «десятые годы», пытаясь за этим кружением подробностей, словно выгравированных в памяти, открыть то, что ими прикрыто: смысл. Два десятилетия пишется «Поэма без героя», много раз объявляется законченной и вновь правится, дописывается — так нестребима надежда дойти до начала начал. Но начало ускользает. Куда ведет дорога? «Не скажу куда…» Что за голос зовет? «Голос вечности»… Кончится ли мука вместе с закатом этой жизни, проклинаемой, нищей, горькой?“ Нет ответа. А сам закат в волнах эфира Такой, что мне не разобрать, Конец ли дня, конец ли мира, Иль тайна тайн во мне опять. Из всех великих современников-сверстников своих, так или иначе втянувшихся в титаническую борьбу, Ахматова в наибольшей степени причастна той таинственной, запредельной, «лермонтовской» прапамяти, которая из земной юдоли уводит в «никуда» и возвращает в жизнь «ниоткуда». Чем дальше отлетает пережитое, тем горше ощущение изначальной, доначальной, бытийной опустошенности, оплакать которую не хватает слез, и слезы эти миру невидимы. По иронии судьбы в «этой юдоли» ей достается долгая старость. Пережив всех великих поэтов своего поколения (из которого каждый второй либо убит, либо покончил с собой, а умершие своей смертью редко переходят за четвертый десяток), она доживает до настоящей светлой старости. Дождавшись мировой славы, она отправляется в Европу (где встречается с художником Анрепом, «променявшим» когда-то родину на «зеленый остров»), принимает в Лондоне Оксфордскую мантию, а на Сицилии — лавры «Этна-Таормины». Вернувшись на родную землю, она умирает окруженная почитателями, не дотянув трех лет до восьмидесяти и исчерпав до дна отпущенный ей в распределителе судьбы бытийный лимит“ ()