Георгий Эфрон

С.Беляков о Г.Эфроне (2011): “...этот несостоявшийся профессор, несостоявшийся переводчик, несостоявшийся писатель кое-что успел за свои 19 лет. Даже очень много успел. Он оставил литературное наследие, которое не оценили до сих пор“. О дневниках Мура и его адаптации в СССР: “он тщательно, день за днем, заносил в дневник свои мысли, чувства, воспоминания. Георгий вел дневник свободно переходя с русского на французский, с французского на русский. Причем и «русские» страницы дневников пестрят французскими словами, цитатами, галлицизмами. Первый дневник Мура не сохранился, его изъяли вместе с бумагами сестры Ариадны в день ее ареста 27 августа 1939 [...] вероятнее всего, встреча с советской действительностью Мура не разочаровала. Новый дневник Мур начнет только в марте 1940-го, когда будет лежать с гриппом уже в подмосковном Голицыне. В Ташкенте соседская девчонка стащила одну из дневниковых книжек, позарившись на красивую красную обложку. Так, очевидно, пропал для нас почти весь дневник за 1942 год. Последний дневник Эфрона, дневник военный, по всей видимости, погиб вместе с его хозяином. В нашем распоряжении осталось восемьсот страниц, тщательно пронумерованных. Все записи датированы, помарок нет“ ( «Цветаева и ее сын ступили на советскую землю 18 июня 1939. Они прибыли из французского порта Гавр в Ленинград пароходом “Мария Ульянова”. До них, весной 1937, в СССР приехала Ариадна. С первых дней она стала посылать в Париж восторженные письма о Москве, москвичах, новых улицах, домах, кремлевских звездах и первомайских парадах. Поздней осенью 1937 в Москве появился ее отец. С начала 30-х он возглавлял в Париже “Союз возвращения на Родину”, был завербован органами НКВД, которые за определенные “услуги” обещали наградить его советским паспортом. Дело И.Рейсса навсегда стало частью истории семьи Эфрона–Цветаевой. Бывший советский разведчик-нелегал с огромным стажем И.Порецкий (Рейсс) работал в органах с первых дней советской власти. 17 июля 1937 он отправил разоблачительное письмо в Москву, где наотрез отказался сотрудничать с НКВД. Письмо было перехвачено советскими агентами, и в тот же день участь его автора была решена. Сергею Эфрону была поручена слежка за Рейссом, дальнейшее исполнили другие лица. Скорее всего Эфрон не видел письма Рейсса, возможно, это остановило бы его. Эфрон был человеком благородным, он мог бы оценить честность бывшего разведчика, мог бы понять и почувствовать его отчаяние, боль за свою страну, которая катится в пропасть. Но все свершилось, Рейсс был убит, а С.Эфрон бежал в СССР. Во французских газетах появились списки имен предполагаемых убийц и их пособников, где оказалось и его имя. От Цветаевой отвернулась вся русская эмиграция: ее никуда не приглашали, перестали печатать, избегали прежние знакомые. Кроме того, ее стали вызывать в полицейский участок на допросы по поводу занятий ее мужа. Оставалось одно — возвращаться с сыном в Советскую Россию, хотя ее и мучили дурные предчувствия. 19 июня 1939 вся семья собралась на болшевской даче в поселке НКВД “Новый быт”. Дача по роковому совпадению принадлежала покончившему с собой Томскому. Сюда же поселили знакомых Цветаевой и Эфрона по Парижу — бежавших из Франции Клепининых. Для “искупления вины” (участие в Белом движении и последующая эмиграция) им было предложено стать агентами НКВД. Бывшие эмигранты не могли себе представить, в какую ловушку попали. Цветаева, увидев мужа после двухлетней разлуки и предчувствуя нависшую опасность, записала: “Обертон — унтертон всего — жуть!… Начинаю понимать, что Сергей бессилен, совсем, во всем”. Цветаевой с Муром по ходатайству Пастернака удалось на время устроиться в писательском Доме творчества в Голицыно. Несмотря на страх перед болшевской дачей, где почти все жильцы были арестованы, Цветаева вынуждена была поехать туда за вещами. Выяснилось, что милиционер, который сжег в печке часть их семейной библиотеки, удавился на ремне. Место действительно оказалось проклятым», [...] Семейный корабль уже шел ко дну, а мальчик пытался снова и снова разобраться в жизни взрослых, в жизни своей семьи. Но более всего хотел вписаться в советскую реальность, иметь друзей, хорошо учиться. Дневник, который он вел, заменял ему несуществующего друга. В нем он анализировал как международную обстановку, так и загадку ареста своей сестры, отца и соседей по даче. Он еще верил в справедливость советской власти, верил в то, что его отец делал “замечательные” дела. Конечно, в глазах Мура отец — герой, который боролся с фашизмом, посылая бойцов в Испанию, выполнял “особые” поручения для родной страны. Он был уверен, что с отцом и сестрой “разберутся” и их освободят.().