Мари, иди
ко мне
сквозь туман…
Гляди, какие
вечные лица:
какие впалые щеки,
острые скулы.
А прямо за домом
кипящей кастрюлей
трутся трамваи,
как петли на спицах –
прячутся за угол,
шепчутся там.
Мари, иди
по перилам реки,
по заборам души истощённой –
где моя голова
переполненной ванной
расплескает тебя
через рот и виски.
Мы уже друг от друга
настолько близки,
как святой Симеон
и пророчица Анна
или кто-то в кого-то влюблённый –
или строки на рифму легли.
О, Мари! Ну, иди же, Мари!
В те края,
где иные сдались.
Будь моими
шипящими буквами, рюмками
за полярными кольцами ранних седин.
Если истина в Боге, а Он триедин,
и Ему виночерпием служит грузин,
по привычке своей озираясь за юбками,
тут уж богу какому молись-не-молись,
коли сердце болело, то ярче горит.
Но твоё, но твоё?..
Ничего, ничего.
…
Так говорил усатый немец
про то, что день скончался зря,
когда бы в этот самый день
не танцевал с тобою я,
как обедневший иноземец,
растративший в дороге всё.