Я не знаю этого человека. Арво Пярт.

1. Софроний Сахаров: Мой грех против Его любви. 2. Арво Пярт – духовный сын Софрония Сахарова. Самый исполняемый композитор в мире (2019г.). Отец Софроний Сахаров Арво Пярту: «Пишите музыку. Это ваш путь к Богу». … Язык Арво Пярта слушатель воспринимает как что-то давно забытое свое, личное. То, о чем говорит Пярт, не является для человека чужим, но, тем не менее, это что-то, что мы подспудно носим в себе и что, тем не менее, забыто нами. В потаенных глубинах своей сущности Арво Пярт находит то место, где он возвращается к истоку. Арво Пярт: «В этой глубине мы столь схожи друг с другом, что можем узнать самих себя в любом другом человеке. Только на этом уровне можно было бы себе представить действительно функционирующий мост мирного сосуществования, и только здесь можно было бы разрешить все наши проблемы, если бы они еще оставались. Царство Божие находится именно там». И я пытаюсь по сей день держаться этого пути в поисках столь страстно искомого мною «волшебного острова», где все люди, а для меня — и все звуки — живут в любви друг к другу. Двери туда открыты для любого человека. Но путь туда труден — труден вплоть до изнеможения». *** 1. Апостол Петр в Гефсиманскую ночь в избытке преданной любви с уверенностью говорил Христу: «Если и все соблазнятся о Тебе, я никогда не соблазнюсь». Да, «дух бодр, но плоть немощна»: «Петр сидел вне на дворе. И подошла к нему одна служанка и сказала: „И ты был с Иисусом Галилеянином”. Но он ОТРЕКСЯ перед всеми: „Не знаю, что ты говоришь” («Нет, я не знаю этого человека»)», и затем повторил еще дважды свое отречение. «И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: „Прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня”. И, вышел вон, плакал горько». Господь, по воскресении Своем, простил Петру его слабость и восстановил его в достоинстве апостола; но сам Петр, по преданию, не забыл своего греха и всю жизнь не без слез вспоминал о своем падении. И это смирение дало ему возможность не возгордиться, когда через него совершались многие чудеса. Софроний Сахаров … В начале зрелой юности я отступил от Бога моего. Преступлений, наказуемых государствами, я не совершил, но чрез мой ум, чрез мое сердце свободно проходили всякие гады, всех планов и родов. Неосязаем Бог наш; невидим, непостижим; неисследимы и пути Его о нас промысла. Как Его нежная, но могущественная рука уловила меня, когда я с упорством юного безумства устремился в меоническую пустоту? Огонь небесный проник внутрь, и сердце мое было растоплено жаром. Мою покаянную молитву я приносил Святому Богу, прижавшись к полу, к земле. О, какого стыда я был исполнен в те годы. Я сознавал себя самым подлым преступником за мой гордый порыв превзойти Его. Мой грех против Его любви предносился мне в своей кошмарной сущности: как самоубийство, и притом не в плане тленной плоти, но как отпадение в вечности от моего Творца. Он в безмерности Своей любви желает дать мне светоносную беспредельность. Я же стучал в двери смерти не во времени, а за его гранями. Я ненавидел себя, десятилетия проливал слезы от горя моего и стыда моего. Я «горько плакал». Не знаю, а может быть и знаю до некоторой степени, как плакал Петр после своего отречения от Христа, и как, согласно преданию, он не забывал о сем всю свою жизнь, почему и взыскал, чтобы его распяли головою вниз. Я был увлечен идеею трансцендентального созерцания. Мне казалось, что я покинул низший уровень жизни – психический, душевный: «люби Бога и люби ближнего». Когда же мне открылась духовная сущность моего внутреннего движения, а именно повторение Адамова падения, тогда я ужаснулся, и молитва моя характеризовалась уже неприязнью к самому себе. В этой молитве мой ум не обращался на меня самого; я не анализировал мои состояния; я пребывал в великом трепете, почитая себя недостойным прощения. Я стоял как бы на страшном суде высочайшего трибунала: все мое внимание сосредоточивалось на моем Судье. У меня не было слов: я молился неоформленными словом воздыханиями сердца моего. Я не находил себе оправдания; во мне не было надежды. Быть может, вернее будет сказать: я молился с надеждою, которая идет дальше всякого отчаяния. В этой молитве я, бывало, терял ощущение моего тела. (Обнаруживал сие явление лишь после того, как снова приходил в состояние нормального мироощущения.) Дух мой при этом входил в некую умную сферу, границ которой невозможно достигнуть; б.м. потому, что их нет. В этой духовной бездне душа моя искала только Бога. Я бывал один: не было «там» ни предметов, ни какого-либо другого личного существа со мною. Я как-то сознавал, что если Господь соблаговолит, то беструдно придет ко мне, где бы я ни был. И Он соблаговолил. Назвать ли сию молитву «чистою», потому что дух мой совлекался всего тварного? Не знаю, как описывать происходившее со мною, но в ней, этой молитве, существовал для меня только Бог: во всем Бытии – только Он, и я, жалкий урод. Софроний Сахаров ***