Николай Некрасова – «Внимая ужасам войны», читает Григорий Волков

Другие прочтения: «Однажды к Некрасову пришел незнакомый юноша с тетрадкой солдатских рассказов; оказалось, что их записал его брат со слов раненых, беспрестанно привозимых в Одессу. “В числе этих рассказов один оказался удивительный... Солдат... должно быть человек с большим талантом — наблюдательность, юмор, меткость — бездна русского. Я в восторге“, — восклицал Некрасов в письме к Тургеневу 17 сентября 1855. Однако не все разделяли этот восторг. Когда номер “Современника“ вышел в свет, некоторые журналы были шокированы поступком редактора, решившегося опубликовать материалы, записанные со слов простого солдата. Тем более что Некрасов поместил рассказ рядового Павла Таторского на видном месте, в разделе “Словесность“, рядом с одним из своих стихотворений (“В больнице“). “Библиотека для чтения“ в ближайшем же номере использовал все эти факты, чтоб выступить с нападками на “Современник“. Высмеяв сначала стихи Некрасова (“поэт посещает больного сочинителя и потом воспевает свой благородный поступок“), анонимный обозреватель “Библиотеки“ затем писал: “импровизированный рассказ рядового, следовательно, вещь нелитературная, не имеющая никакого притязания на изящную словесность...“ Некрасов с возмущением процитировал эти выпады в своем полемическом журнальном обозрении, — он хотел показать, до чего дошло “критическое растление“ в тех журналах, в которых “уважение к истине никогда не было первенствующим началом“. Столь различны были журнальные вкусы и мнения: “Библиотека“ презрительно отозвалась о том самом рассказе, в котором Некрасов увидел признаки большого таланта, свидетельство даровитости “русской земли“. “Я в восторге!..“ Весь Некрасов сказался в этом стремлении привлечь на страницы журнала “бывалого человека“, живого свидетеля событий, устами которого заговорила бы сама правда, сама жизнь. Материалы такого рода, по мысли редактора “Современника“, должны были противостоять всякой фальши и ходульности, они поддерживали давно начатую им борьбу против ложной народности и подделок под правду. Именно об этом он однажды писал, обращаясь к писателю, плохо знающему жизнь: “...какими прибаутками ни приправляйте рассказ старого служивого, как остроумно ни коверкайте слова, рассказ такой все-таки не будет настоящим солдатским рассказом, если вы никогда не слыхали солдатских рассказов...“ Когда война кончилась, Некрасов продолжал из номера в номер печатать в “Современнике“ записанные тем же Сокальским в Одессе рассказы рядовых солдат и матросов. Так появились очерки и воспоминания очевидцев - “Госпиталь в Константинополе“, “Жизнь на севастопольской батарее“ (рассказ матроса), “Синопское сражение“ и т.д. Немало суровой правды было в этих непритязательных рассказах. И потому-то военные очерки и рассказы “Современника“, по выражению Панаева (в письме к Толстому), с жадностью читала вся Россия. Правда, которой жаждал Некрасов, была не только в солдатских рассказах. Над всеми “батальными“ материалами, добытыми для “Современника“ его редактором, возвышались недосягаемой вершиной севастопольские рассказы Толстого. Как известно, в качестве артиллерийского офицера он находился тогда в самом пекле событий, участвовал в боевых действиях. Едва только получив из Крыма рассказ “Севастополь в мае“, Некрасов спешил поделиться с Тургеневым (18 августа 1855): “Толстой прислал статью о Севастополе — но эта статья исполнена такой трезвой и глубокой правды, что нечего и думать ее печатать...“ И в самом деле: то, что Некрасов считал “трезвой правдой“, цензура определила как “насмешку над нашими храбрыми офицерами, храбрыми защитниками Севастополя“. Рассказ был запрещен. Только после больших сокращений, в изуродованном виде, “исправленный“ лично глав.цензором — Мусиным-Пушкиным, он появился в “Современнике“ (под названием “Ночь весною 1855 года в Севастополе“). Конечно, после этого редакция сочла необходимым снять подпись автора. Крайне расстроенный этой историей Некрасов назвал цензурную операцию над рассказом Толстого “возмутительным безобразием“, которое испортило ему “последнюю кровь“. “До сей поры не могу думать об этом без тоски и бешенства“, - писал он в Севастополь Толстому 2 сентября 1855. Некрасов определил главную черту дарования Толстого как стремление к глубокой и трезвой правде; он прибавил: “Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда — правда, которой со смертию Гоголя так мало осталось в русской литературе... Эта правда в том виде, в каком вносите Вы ее в нашу литературу, есть нечто у нас совершенно новое...“» ()