Говорить ныне об наслаждениях искусства то же, что рассказывать о запахах цветов лишённому обоняния

Много песен слыхал на родной стороне. Не про радость — про горе в них пели. Но из песен всех тех в память врезалась мне эта песня рабочей артели… — Эй, дубинушка, ухнем, — подхватили 5000 голосов, и я, как на пасхе у заутрени, отделился от земли. Я не знаю, что звучало в этой песне — революция или пламенный призыв к бодрости, прославление труда, человеческого счастья и свободы. Не знаю. Я в экстазе только пел, а что за этим следует — рай или ад, — я и не думал. Так из гнезда вылетает могучая, сильная белая птица и летит высоко за облака. Конечно, все дубины, которые подымаются «на господ и бояр», — я их в руке не держал ни в прямом, ни в переносном смысле. А конца гнёта я желал, а свободу я любил и тогда, как люблю теперь. Много лет прошло с тех пор, а этот вечер запомнил, на всю жизнь запомнил.