То есть, пройдя насквозь через сомнения, ты обретаешь подлинное и живое понимание себя, мира и другого человека...

От автора Что стоит за пьесой? На чем она держится? Вы также можете спросить, что стоит за мной? На чем держусь я? За каждым человеком и за каждой пьесой есть что-то безмолвное. Также и за каждым определенным обществом есть что-то несказанное. Америку сейчас легко определить по одному очевидному признаку. Доказательство этому находятся в политических дебатах, в сфере развлечений, во всех видах художественной критики и в религиозных беседах. Мы живем в период одержимости судебными разбирательствами. Был период одержимости знаменитостями, но теперь это в прошлом. Сейчас знаменитости нас интересуют только если они в суде. Мы живем во времена пропаганды конфронтации, осуждения и приговоров. Дискуссии стали способом для споров. Общение стало соревнованием желаний. Публичные разговоры стали несносными и лицемерными. Почему? Может потому что где-то глубоко за болтовней мы пришли к месту, где мы знаем, что мы не знаем… ничего. Но никто не хочет в этом сознаваться. Позвольте мне вас спросить. Принимали ли Вы позицию в споре, которая была бы за гранью вашего комфорта? Защищали ли вы способ жизни, который привел вас к изнеможению? Молились ли вы Богу, в которого уже не верите? Говорили ли вы девушке, что любите ее, чувствуя при этом разъедающее осуждение? У меня все это было. Это очень интересный момент. Так происходит зарождение идеи у драматурга. Я увидел кусочек основания, на котором я мог бы выстроить пьесу, пьесу, которая держится на чем-то безмолвном в моей жизни в это время. Я начал с названия: «Сомнение». Что такое сомнение? Каждый из нас словно планета. Существует земная кора, которая кажется неизменной. Мы уверены в том, кто мы есть. Если кто-то спросит, то сразу готовы описать наш сегодняшний статус. Я знаю свои ответы на множество вопросов, также, как и вы. Каким был ваш отец? Верите ли вы в Бога? Кто ваш лучший друг? Чего вы хотите? Ваши ответы — это топография, которая обманчиво кажется неизменной. Потому что за этим обликом легких ответов стоит совсем другой человек. И эта безмолвная сущность движется точно также, как движется мгновение. Изменчивое и безмолвное оно продавливается вверх без всякого объяснения, до того момента, пока у сопротивляющегося сознания не будет другого выхода, как только дать дорогу. Это Сомнение (которое изначально часто испытывается как слабость) изменяет положение вещей. Когда человек ощущает себя нестабильно, когда колеблется, когда с трудом добытое знание тает у него на глазах, тогда он на грани развития. Едва заметные или интенсивные попытки согласования оболочки с внутренним ядром часто воспринимается как ошибка, как будто ты заблудился и пошел не той дорогой. Но это только эмоциональная тяга к тому, что знакомо. Жизнь происходит тогда, когда тектоническая сила твоей бессловесной души прорывается сквозь отжившие привычки мозга. Сомнение — это не что иное, как возможность снова очутиться в настоящем времени. Пьеса. Моя история происходит в 1964 году, когда не только я, но казалось целый мир проходил через своего рода период полового созревания. Старые взгляды все еще доминировали в поведении, морали, мировоззрении, но то что было органичным выражением, теперь стало мертвой маской. Я был в католической церковной школе в Бронксе, которой управляли сестры милосердия. Эти женщины одевались в черное, верили в ад, повиновались мужскому начальству и образовывали нас. Вера, которая удерживала нас вместе была за рамками религии. Это была наша общая мечта, которую мы согласились называть Реальностью. Мы не знали этого, но у нас был такой договор, социальный контракт. Мы все будем верить в одно и тоже. Мы все будем верить. Оглядываясь назад, мне кажется, в тех школах в то время, мы были объединены вне зависимости от возрастных рамок. Мы все были взрослыми, и мы все были детьми. Как и животные, мы держались стаей ради тепла и безопасности. Соответственно мы были очень уязвимы для тех, кто хотел вести охоту на нас. Когда доверие — это блюдо дня, хищники вольны заполучить свою добычу. Так они и поступали. Как показывают когда-либо раскрытые церковные скандалы, у хищников был свой день охоты. И пастухи, инвестирующие так много в основание, жертвовали реальным благом ради заполученной добродетели. Я никогда не забуду уроки того времени, и никогда не пойму их до конца. Я все еще стремлюсь к общей уверенности, вере в безопасность, восстановленному доверию к тому, что другие знают лучше, что правильно. Но мучительная потребность интересной жизни научила меня ценить вечную практическую мудрость — сомнение. Это нелегкое время, когда вера начала сочится сквозь пальцы, но лицемерие еще не установилось, когда сознание нарушено, но все еще не изменено. Это самый опасный, важный и непрерывный жизненный опыт. Начало изменения — это момент сомнений. Это тот важный момент, когда я либо обновляю свою человечность, либо становлюсь лжецом. Сомнение требует больше мужества чем уверенность, и больше энергии; потому что уверенность — это место отдыха, а сомнение — это вечное, страстное упражнение