На фоне Пушкина... 1937. Дело ленинградских писателей (2007) Расстрелянные в 1938-м Юрий Юркун, Валентин Стенич, Борис Корнилов

С Стенич в рассказах Ю.Германа в передаче А.Германа. С , . 22 февраля 1937 года в Москве открылся Пленум Союза писателей, на котором началось деление на тех, кому “доверяют“ и кому “не доверяют“. В это время в Ленинграде шли правотроцкистские процессы, возникло “Дело ленинградских писателей“. Фильм о трагических судьбах Стенича, 30-летнего поэта Корнилова (первый муж Берггольц), писателя и графика Юркуна (возлюбленный и воспитанник Кузмина). Юркун после 1923г. не публиковался “хотя продолжал писать до конца жизни. [...] все его зрелое творчество пропало при обыске [...] Маленький роман «Дурная компания» написан в 1915, опубликован в 1918 с экспрессионистскими рисунками Ю.Анненкова [...] эта написанная всего-то 20-летним автором вещь — очаровательная, очень смешная фантасмагория в гофмановском духе. «Дурная компания» показывает: Юркун запросто мог вырасти (и, скорее всего, вырос) в действительно замечательного прозаика“. Н.Чуковский: “Стенич – псевдоним, изобретенный им в самом начале литературной деятельности. Он не любил его и большинство своих переводов подписывал своей настоящей фамилией. Но прозвище «Стенич» прилипло к нему как кличка, он не мог от него избавиться и до конца дней своих был для всех Стеничем. Маяковский называл его Неврастеничек. [...] стремление поражать не оставляло его лет до тридцати, и этим объясняется то, что судьба его была полна таким множеством превратностей. [...] В 1920 его перевели в Москву и назначили комиссаром школы военной маскировки. Военная школа эта была расположена за городом, в дачном поселке, в соблазнительной близости от Москвы. И двадцатитрехлетний комиссар уезжал из нее в Москву каждую ночь. Ночи он проводил, разумеется, в знаменитом кафе поэтов «Стойло Пегаса». Отсюда пошло его личное знакомство с многими московскими литераторами — Маяковским, Брюсовым, Есениным, Шершеневичем, Мариенгофом, Львом Никулиным. [...] Стихи его не имели там никакого успеха, — да к этому времени он и сам уже не верил в свои стихи и писал их все реже и реже. Он мог бы поразить умом,— как он поразил Блока,— но умом ведь можно поражать только умных людей, а там умные были, по-видимому, в меньшинстве. Он стал поражать завсегдатаев кафе удивительным соединением военной формы, комиссарской звезды на рукаве, рассказов о только что миновавших боях со знанием наизусть чуть ли не всей русской поэзии. [...] в начале 1921 его арестовали. Его обвинили в предумышленном развале школы военной маскировки и в сношениях с врагами революции. И приговорили к расстрелу. Он рассказывал мне, что для него самым страшным был момент, когда с его рукава спарывали красную комиссарскую звезду. 8—10 дней ждал он расстрела. Потом расстрел заменили многолетним тюремным заключением. Но просидел он всего месяцев восемь. Кончилось тем, что дело пересмотрели. Его оправдали и выпустили, не восстановив в партии. [...] Освобожденный из Бутырки, он покинул Москву и, меняя профессии, слонялся по разным городам. Месяцы ли, годы ли, но какое-то время прожил он в Баку. [...] В 1925 Стенич уже жил в Ленинграде и работал редактором в «Кооперативном издательстве Мысль». [...] Он знал Блока всего наизусть и, когда читал мне его стихи, поминутно снимал очки, чтобы вытереть слезы. Очень любил стихи Маяковского. Подобно мне, любил Мандельштама и Ходасевича. Из старых поэтов он, как и я, любил Некрасова, Фета, Полонского, которых в те годы в среде интеллигентной молодежи не любили, не знали и, не зная, презирали“. По свидетельству Л.Жуковой, от Стенича многие впервые услышали имя Хемингуэя. “Скорее его стихи интересны как свидетельство эпохи, как тексты, создающие тот контекст, в котором творили выдающиеся поэты (некоторые из них, кстати, были друзьями переводчика). Несколько отдельно стоит шуточная поэма о 1-мм съезде советских писателей, сочиненная в соавторстве с Олешей. Этот текст, как мы попытались показать в примечаниях, строится на обыгрывании выступлений ряда делегатов и представляет собой интерес как опыт рецепции важного события для истории официальной советской литературы. [...] это не так. Перед нами человек, последовательно воспроизводивший определенную модель поведения. Современники воспринимали нашего героя как денди. У этого есть объяснение: Стенич тщательно следил за своим внешним видом, был элегантен, часто изыскан в речах. Тем не менее, к английскому дендизму это имеет косвенное отношение. Законодателем мод нашего героя никак не назовешь, а его устная речь устроена гораздо сложнее. Дендизм Стенича можно объяснить, с одной стороны, условиями нарастающей неустроенности и нищеты, в которых человек, позволяющий себе хорошо одеваться, уже воспринимался как необычный, с другой — провокативностью, но не его внешнего вида, а скорее высказываний и суждений. Иными словами, называя Стенича «денди» мы скорее следуем за бытовой терминологией его современников, пытаясь одним словом назвать целый комплекс необычных черт“ ().