Тимур Кибиров. «Их-то Господь — вон какой!..» (из сборника «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки») читает автор

Кибиров: “Мне самому это стихотворение очень нравится. И как мне показалось, я нашел тон, чтобы избежать слащавости и елейности, но при этом чтобы это был действительно христианский текст. При этом современный, отвечающий моим представлениям о современной поэзии. Это стихотворение мне кажется не просто хорошо сделанным, а честным и, в общем-то, полезным. И я знаю, что многие люди, далекие от христианства, эти стихи любят и понимают. Большинство моих коллег, услышав такое, просто оплюются: «Как так? Какая польза? Какое искусство?» Такое, да. Оно должно чему-то служить. Иногда говорят, что искусство бесцельно. Но иначе это глупые игрушки. У меня одна жизнь, и я ее каким-то играм буду отдавать?“ Стихотворение “тонко и пронзительно передает саму суть христианства“ () В нём Кибиров “попытался максимально просто и без «елейного стилизаторства» рассказать о самом важном в христианстве. Что целью его было «выразить так, чтобы люди, как и я, не укоренённые в церковной традиции, а может вообще не связанные с христианством, что-то поняли». Поэт использует разговорную лексику и тем создаёт ощущение открытого диалога. Он улавливает характерное для русского человека восхищение чудесами других народов и искреннюю любовь к простым, возможно, не столь ярким, но своим евангельским откровениям. ...дух христианства: его простоту, жертвенность и бесконечную радость исцеления от страшного недуга человечества — смерти. Простое и понятное произведение, проникнутое духом христианства“. «Греко- и римско-кафолические песенки и потешки» (стихи 1986-2009) — «едва ли не лучшая (и уж точно самая цельная и стройная) книга Кибирова. Ее одной хватило бы на оправдание современной словесности»; “центонность как один из ведущих принципов поэтики Кибирова почти исчезает“ в этом сборнике. , !, , , !, монахиня Трауберг , !, , , , , , __ Дореволюционные стихи о Входе в Иерусалим: Фрагменты из них: “Не на богатой колеснице Воссел Владыка Царь небес, — Была полна Его десница Святых таинственных чудес. — Но на осляти бессловесном Свершил торжественный Он вход“ “Честь Тебе, наш Царь смиренный, Честь Тебе, Давидов Сын!» Так, внезапно вдохновенный, Пел народ. Но там один, Недвижим в толпе подвижной, Школ воспитанник седой, Гордый мудростию книжной, Говорил с усмешкой злой: «Это ль Царь ваш, слабый, бледный, Рыбаками окружен? Для чего Он в ризе бедной, И зачем не мчится Он, Силу Божью обличая, Весь одеян черной мглой, Пламенея и сверкая Над трепещущей землей?»“ (ср. у Кибирова “И конь его мчит стрелой!“, а у Бунина Христос “на кротком осляти“. Матфей: “Царь твой грядет к тебе кроткий“) “в ризе бедной“ VS “Виссон, багряница, венец златой“. Виссон — драгоценная ткань, багряница — порфира, красная мантия, знак верховной власти: “Надели на Него багряницу и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали в правую руку трость; и, становясь пред Ним на колени, насмехались над Ним, говоря: радуйся, Царь Иудейский! и плевали на Него и, взяв трость, били Его по голове. И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, и одели Его в одежды Его, и повели на распятие“ (Мф.) Поскольку ношение багряницы в то время считалось привилегией лишь императора Рима, римские солдаты надевали на Иисуса солдатский плащ и терновый венец (вместо царского) в качестве «карикатуры». __ Как же было нам не обозлиться?! Рядом с Ним расселись беспардонно Мотя из налоговой полиции, Магда из массажного салона! Как же нам не предпочесть Денницу Плотницкой компании хваленой — Мотьке из налоговой полиции, Машке из массажного салона?! Ведь и в этой чертовой провинции Мог бы выбрать Флавия, Филона, Хоть Варраву — все ж не из полиции И не из массажного салона!.. Я воображаю наши лица В Судный день, когда, поправ законы, Рыболов, и мытарь, и блудница Воссияют у Господня трона. (, !, , !, !) Кибиров: «Единственное, что должен делать поэт, это писать хорошие стихи. Что это такое — не берусь судить, этого никто не знает, нет критериев... А использует поэт церковнославянский язык или молодежный сленг — лишь вопрос техники. Но это никак не формализуется, каждый решает сам. Некоторые мои стихи многим кажутся кощунственными, безобразными, непристойными. Я считаю, что ничего подобно себе не позволяю, что это все к вящей славе Истины, Добра и Красоты. Каждый решает сам, потому что даже если мы препоручим самым чудесным, умным, тонким людям решать, что дозволено в поэзии, это закончится катастрофой, безобразием и советской цензурой».