Михаил Щербаков - L’homme a la moto

Заносчив был угонщик мотоциклов, виртуоз, его не зря учили в колледже. Не спорь, бывало, с ним, когда погода хуже слёз и настроение такое же. Чины строптивому не указ и гости с музыкой нипочём. Сама природа нажать на газ велит ему, чуть что не по нём. Он прерывает вальса тур, вытягивается как тетива - и, взяв партнёршу за маникюр, такие ей говорит слова: «Мадам, вы знаете мой серьёз. И пусть даже вам захочется иметь охапку лиловых роз не позже, чем через полчаса. Я выполню, что прикажете. Но если ногти свои, мадам, ещё вы хоть раз намажете - ничто уже не поможет вам!» Сказавши так и сделавши поклон - среди колонн застывшим молодцам и девицам, выходит наш угонщик ровно вон, а выйдя вон - берёт ближайший «харлей дэвидсон». Колодки вынув из-под колёс и пломбы перерубив сплеча, чужую технику виртуоз приводит в действие без ключа. Мотор искрит, подымая вой, подобно молниям и громам, - и мчится с грохотом наш герой по всем семи городским холмам. Взлетает в гору он соколом, зигзаги чертит по гололёду, огонь и холод в себе самом смешав, как греки вино и воду. Несётся под гору он стремглав, стучит на выбоинах чечётку, восторг и сумрак в себе смешав, как россияне вино и водку. Когда же тормозит он, чтобы выкурить «косяк» и приложиться ко флакончику, - из воздуха является фургон о трёх осях и прицепляется к угонщику. Снаружи смотрится не весьма, кибитка так себе, сорт второй. Зато внутри, чума не чума, но пир на сорок персон горой. Как будто конкурс на лучший тост увлёк и греков и россиян - и тосты их достигают звёзд, к немалой радости марсиан. Готов к полёту фургон-фуршет, но постовым не видать улова. Не потому что зелёный свет, а потому что нет никакого. И рейс как будто не грузовой, кому - ухабы, кому - услады, и до конечной от узловой - как до Московии от Эллады... Во славу кубка и мундштука - отрава пьётся, дымится зелье. Не потому что без них тоска, а потому что от них веселье. Пускай не раут, скорей дебош, ни протокола, ни фонограммы... Но кавалеры изящны сплошь, и дамы тоже... мечта, не дамы! Лишь две - ни то ни сё, из тех, что ночью не едят и чтут порядок, как религию. Они случайно здесь и веселиться не хотят, хотят в Эльзас и Лотарингию. Скулят: «А можно нам в Эльзас?» Нельзя-с. Не сломишь виртуоза и к шаблону не сведёшь, его не зря лечили в клинике. «Приехали! - кричит. - Вали на волю, молодёжь, гони прогонные полтинники!» Затем, столкнув балаган с холма, он деньги (счётом до сорока монет) несёт, зима не зима, к воротам спящего цветника. Минуя диспуты о цене, вручает сторожу, что принёс, и требует: «Упакуйте мне вон ту охапку лиловых роз!» ...Какой длины ни задай полёт, обратный - кажется, что длиннее. А тут и утро уже вот-вот, и утро вечера мудренее. Герой в седле, и сухим огнём, который пепла не оставляет, ещё горит ретивое в нём. Но догорает и остывает. Уже, куда бы ни мчал его стальной дракон со стеклянным оком, повсюду кончилось торжество - и ничего, кроме чёрных окон. И - сколь сердито бы наш пилот ни думал: «Мы, мол, ещё покажем!» - он не парит уже, но плывёт. И доплывает вполне погасшим. Потом под окнами, пуст и вял, дымит он зельем и пьёт отраву. Дракон становится, где стоял. Цветы лилово летят в канаву.