Николай Гумилёв. «Заблудившийся трамвай» (1919) Читает Кирилл Пирогов

Самое загадочное произведение поэта. По мнению ряда исследователей, речь идет о стихотворении, должном наметить какой-то новый период в Гумилёвском творчестве, которому не суждено было получить дальнейшего развития. “Поэтика позднего Гумилёва загадочна. Как известно, автор «Огненного столпа» отходит от “чистого“ акмеизма и возвращается — по крайней мере частично — к символизму, хотя в то же время некоторые черты акмеистической поэтики сохраняются и в его позднем творчестве“ () Д.Быков видит в «заблудившемся трамвае» образ революции как жестокой таинственной силы («Мчался он бурей темной, крылатой»). Ю.Зобнин видит параллели между этим стихотворением и «Комедией» Данте: «В канун 35-летия лирический герой Гумилёва (его близость автору, как нам кажется, не вызывает сомнений) оказывается „на улице незнакомой“, где и встречает таинственный трамвай, ведомый „вагоновожатым“ („вожатый“ — традиционное наименование Вергилия в дантовской поэме); оказывается в вагоне помимо своей воли и устремляется в прошлое, в ад собственной безбожной души». П.Спиваковский также обнаруживает сходство с произведением Данте и отмечает, что Машенька у Гумилева «во многом играет роль Беатриче». С.Полякова отмечает: «Гиньольный мотив пьесы — продажа на улице „вместо капусты и вместо брюквы“ человеческих голов восходит, вероятно, к знакомой Гумилёву сказке „Карлик Нос“. В обоих этих текстах сказывается древнее мифологическое представление о тождестве круглых предметов и человеческой головы. По русскому народному верованию, например, в день Иоанна Крестителя нельзя срубать капустный кочан, так как на нем покажется кровь. Существовали и запреты есть в праздник Усекновения головы Иоанна Предтечи что-либо круглое, особенно капусту» Исследователи трактуют образ Машеньки и как вариацию Маши из «Капитанской дочки» (Тименчик, Одоевцева, Вяч.Иванов; Д.Магомедова отмечает, что «несовпадений с „Капитанской дочкой“ больше, чем совпадений») или Параши из «Медного Всадника» (И.Мейсинг-Делик), и биографически — как Ахматову (Ю.Кроль), и как Беатриче Данте (Зобнин, который отмечает, что черновой вариант имени возлюбленной «Катенька» восходит к первой жене Державина Екатерине Яковлевне), и как М.Кузьмину-Караваеву (А.А.Гумилева, С.Маковский; эту версию поддерживает и Зобнин), и как Пенелопу (И.Мейсинг-Делик, Э.Русинко). Медный Всадник, по мнению П.Спиваковского, в стихотворении «связан не столько с конкретикой личности Петра I, сколько с самой идеей монархии, к которой Гумилев, как известно, относился весьма положительно. Рассматриваемый эпизод во многом полемичен по отношению к сходной сцене из „Петербурга“ А. Белого, где авторская оценка Медного Всадника, а также Сената и Синода как подавляющих человека проявлений имперской государственной власти недвусмысленно отрицательна» К.Ичин: “Больше всего перекличек с «Заблудившимся трамваем» в «Мастере и Маргарите» (мотивы «трамвая», «вагоновожатой», «мёртвой головы» Берлиоза, путешествие через «бездну времён» в «романе Мастера» и в сцене бала у Сатаны; прощания с «грустной землёй» в начале главы «Прощение и вечный приют»; «опоздания Маргариты, ушедшей от Мастера для того, чтобы „объясниться“ с мужем и впоследствии „представившейся“ Воланду и др.); взаимосвязи булгаковского романа с „Заблудившимся трамваем“ идут и через „Капитанскую дочку“ Пушкина, героиню которой Булгаков поставил в ряд „священных образов“ уже в „Белой гвардии“» Тименчик называет образ трамвая «культурным символом» в русской поэзии первых двух десятилетий XX века, исследователь также отмечает: «Вобрав в себя многие черты предшествующей культурно-бытовой феноменологии трамвая, „Заблудившийся трамвай“ надолго определил восприятие этого объекта городского пейзажа отечественной словесности». П.Золина называет трамвай Гумилёва «самостоятельным фатальным образом с глубоко эсхатологическими приметами». По мнению Е.Куликовой, трамвай в стихотворении может быть уподоблен кораблям-призракам Э.По и А.Рембо: «Если герой стихотворения Гумилёва страшится бури и расподобления „в бездне времён“ на летучем трамвае, то корабль Рембо, свободный от „пассажиров“ и матросов, наслаждается хаосом океана Его путь не менее „странен“, чем путь трамвая, одна из черт которого, — необычность его движения. Трамвай летит, нарушая закономерность своего пути, напоминая тем самым путь кораблей-призраков». К.Ичин усматривает проявление в этом стихотворении балладного начала через образы мёртвой невесты и ворона. Спиваковский отмечает: « попадая внутрь трамвая, источающего громы и огонь (но и „звоны лютни“ — знак утонченности и изысканности), лирический герой сознательно идет навстречу опасному и неведомому. Все это вполне соответствует жанру баллады, в котором написано стихотворение»