Одновременно со съемками «Сатирикона» американцы снимали кино в популярном жанре фильма о фильме (behind the scenes) «Чао, Федерико!», благодаря которому мы и сегодня можем прильнуть к замочной скважине на дверях творческой кухни Фефе (так звали Феллини близкие друзья и коллеги). И что же мы увидим? Бушующее, совсем не южное на вид море. Пейзаж, напоминающий поле боя после высадки союзников на Сицилии. Массовка в неприлично коротких туниках кутается в плащи и прыгает, тщетно пытаясь согреться. Невдалеке курят два карлика. Летит искусственный снег. Актер Макс Борн, по сценарию изображающий андрогинную потаскушку Гитона, бренчит на гитаре и ломающимся баском напевает Don’t Think Twice, It’s All Right Боба Дилана. Легионеры таскают туда-сюда чучело морского чудовища, сшитое из полиуретана. Фефе ходит взад-вперед по деревянному настилу, постоянно приглаживает всклокоченные волосы и орет: «Где он?! Посмотри, что он наделал! Стыдно! Стыдно! Стыдно! Я не потерплю этого пофигизма!» Слово «дерьмо» звучит особенно часто. «Да иди ты в задницу, Сильвия! Сто раз уже репетировали, надо же быть такой тупой!» Затем подходит к растерянной актрисе и извиняется.
Эпизод на вилле сенатора-самоубийцы. Постельная сцена. У полуголых актеров зуб на зуб не попадает, Фефе в пальто. «Улыбнись, Мартин. Хорошо. Сядь, Иллет. Присядь, Хайрам. Целуй Мартина, Иллет. Теперь целуй Хайрама. Ложись, Хайрам…» — голос Феллини звучит мягко, почти любовно, он плавно водит руками в воздухе, словно дирижирует невидимым оркестром, но в этой железно выстроенной мизансцене у исполнителей нет ни малейшего шанса на экспромт. Все трое — будто безвольные марионетки в деспотическом театре режиссера-кукловода. «Еще раз. Улыбнись. Так, стоп! Снято!» Лицо Федерико становится будничным и недовольным. Он сразу идет к оператору и заглядывает в камеру: «Ладно, хорошо… Сделаем еще раз!» Взяться за «Сатирикон» Феллини заставили продюсеры. Вместе с «Декамероном», «Историей моей жизни» Казановы и «Неистовым Роландом» экранизация романа Петрония Арбитра входила в список картин, которые режиссер обещал кинобонзам поставить в качестве компенсации за то, что его действительно волновало. Но от «Роланда», несмотря на любовь к Ариосто, удалось отвертеться, «Декамерон» позже снял Пазолини, а «Сатирикон» в какой-то момент заворожил его загадочными черными пустотами — не текст, а обрывки полузабытого сновидения: «Он навевал мысли о колоннах, головах, утраченных глазах, отбитых носах — о всей кладбищенской сценографии Старой Аппиевой дороги…» (А.Королёв, СЕАНС)